– Ой! Мама! – пискнул Гурфинкель и, судя по звукам, полез под кровать на четвереньках.

– Порву, Иудина морда! – вконец разошелся Бумба. – Пархатый ты… Куда?! Стоять! Содом с Гемороем!

– Гоморрой! – ухитрился поправить Гурфинкель. Голос его звучал глухо.

– Удушу!!!

Алекс в недоумении посмотрел на трубку своего телефона. Тем временем избиение младенцев продолжалось.

– Андрюша, может, договоримся как-нибудь? – мяукал из-под кровати Гурфинкель.

– Договоримся… Вот сейчас договоримся… Вылазь, пейсатая морда, blin! Я тебе сейчас покажу сектор Газа!

– Давай договоримся, зачем сразу палкой?! – выл Гурфинкель.

Андрюша бушевал, и договариваться отказывался. Похоже, по обычаю своих предков, Миша что-то намудрил с деньгами и отчетной документацией, и теперь пытался всю вину свалить на Покровского. Однако Бумба от обвинения в растрате озверел так, что Миша струхнул за свою шкуру. Эндрю что-то бормотал про obshak, bratvu и какие-то ponjatija и Алекс понял, что по этому вопросу у него уже больше нет вопросов. Он вздохнул и положил трубку. Холокост на том конце провода продолжался.

«Хочешь сделать хорошо – сделай это сам» – в который раз убедился Енски.

Свечи.

По всей комнате. На полочках, на полу, шкафу.

В красных, зеленых, черных бутылках. Они давали мягкое рассеянное сияние.

По черному ковру легко ступали изящные босые ножки.

Девушка была одета во что-то совсем невесомое полупрозрачное, как свет свечей из бутылок. Она уселась на диван, покрытый ковром ручной работы.

Горькая, как яд.

Красивая, как змея.

Уж совсем некстати позвонил телефон. Приложила к уху трубку мобильника и поморщилась.

– Я просила сделать это быстрее – царственным, не терпящим возражения тоном сказала она, даже не поздоровавшись со звонящим.

– Госпожа, да будут ваши дни счастливы! Я старался, как мог, – умоляюще.

– Когда? – коротко спросила она.

– Через час все будет лежать у ваших прелестных ног. О прекрас…

Она отключилась, в задумчивости уставившись на телефон. Три минуты назад египтянка вышла из душа, а ощущение было такое, словно на нее налеплен тонкий слой жирной грязи. Она с брезгливостью вспомнила Алекса Енски, его прикосновения, чуть надтреснутый, но еще громогласный бас. Как он сидел с ней за одним столом, как фамильярно к ней обращался.

В ярости сильно сжала кулаки, но даже не заметила, как ногти впивались в нежную кожу.

– О, этот грязный старикашка еще поплатится за все!

Молодая женщина в истерике вскочила с дивана и стала метаться по комнате из угла в угол, перебирая в уме различные планы мести. По комнате плыл удушающий аромат горячего воска.

Через несколько минут она успокоилась и подошла к столику с зеркалом, на котором стояли баночки с кремами и тюбики с различными красками.

Присела на стоящий рядом с ним пуфик и посмотрела на себя в зеркало.

Ярко накрашенные губы кривились в бессильной ненависти, кожа лоснилась под толстым слоем румян и пудры. Только размалеванные черной краской глаза были ко всему безучастны.

Для них уже наступила Вечность.

Очень осторожно, боясь нарушить тишину, воровато озираясь, она открыла ящик стола и медленно вытащила прямоугольный девственно чистый конверт.

Новогоднюю ночь профессор решил провести в отеле «Марсам». Алекс хотел отдать долг вежливости гостеприимному Хусейну, который так вовремя предложил свою помощь. В доме у шейха Енски чувствовал себя как за каменной стеной. Иногда ему даже импонировало, что Абд эр-Махмуд, не считаясь с его мнением, приставил к нему охрану. Так было спокойнее.

– Остаешься за хозяйку, – сказал он Баст, которая на минутку отвлеклась от пинания грецкого ореха по паркету гостиной, и запер дверь в номер.

Машину он благоразумно оставил на гостиничной парковке. Перевозить автомобиль на пароме через Нил было хуже, чем ехать через мост, делая сумасшедший крюк. «Моджахеды», повздыхав, поехали в объезд.

На горизонте собирались свинцовые тучи. Воздух, пропитанный ожиданием дождя, можно было рубить топором. Немногочисленная одежда, которая была на Енски, промокла от пота в одно мгновение.

«Боже мой! – подумал он – Неужели я дожил до того момента, когда в Луксоре пойдет дождь? И как раз под Новый год!».

Профессор заторопился к Нилу. Нужно успеть к Хусейну до этого счастливого момента. Один только Хапи – бог великой реки знает, во что превращается Нил во время дождя.

– Куда прешь?!

Алекс вздрогнул. На него с увеличивающейся скоростью неслась тележка, судя по ее внешнему виду, сверстница Тутанхамона, на которой были навалены мешки. Из-под мешков мелькал в такт движениям грязно-серый тюрбан. Енски посторонился. Но зря. Тележка с жутким скрипом резко завернула за его спину и устроилась в очередь на посадку. Археолог с ужасом подумал, что бы было, если бы этот ненормальный сидел за рулем автомобиля. Тем временем араб выскочил из-за тележки.

Классическая картина. Маленький, похожий на птенца грифа, он яростно жестикулировал почти черными от загара руками. На лице сверкала белозубая улыбка.

– Вот немножечко сахарку прикупил. Дешево! – поделился новостями араб.

Алекс оглядел мешки, и его слегка затошнило. От такого количество сахара у него наверняка случился бы сахарный диабет. Причем, в острой форме.

– Там, в магазине у Али, большая распродажа. Его самого кредиторы на органы распродали, ну вот теперь дело и до магазинчика дошло! – плотоядно потирал ручки стервятник. – Ты, если чего, если вдруг сахарок нужен, скажи, – подмигнул он. – Абдул поможет!

Енски уворачивался от навязчивого спутника, как мог. Тем временем очередь продвигалась, и через некоторое время профессор очутился на палубе парома. Он постарался выбрать наиболее укромное местечко, чтобы как можно надежнее укрыться от маленького грифа Абдула.

Паром стал медленно отходить от причала. Ученый уже с облегчением подумал, что отвязался от ненормально. Но не тут-то было!

К его ногам с грохотом упали давешние три мешка с сахаром. Он поднял глаза к верху и, может быть, еще раз поседел, если бы уже не был седым. Гриф-Абдул командовал кому-то невидимому:

– Давай! Давай сюда! Да, не сюда, а туда! – яростно брызгал слюной.

«А разве сказать: направо или налево не проще?» – в недоумении подумал Алекс, но тут же его мысли были отвлечены еще пятью мешками с сахаром. В итоге выход из его укрытия был намертво засыпан сахарным песком. А сверху на сладкие дюны уселся Абдул и продолжил прерванную посадкой беседу.

– Дорогой мой, – вдохновенно завелся он, – как тяжела сейчас участь торгового человека. Нет больше того размаха, нет! Все как-то мелко, по-шакальи, – вздохнул Абдул. – А ведь как было! Ведь я, – он ударил себя в грудь, – потомок великого Ибрагима Ибн Заде! Торговец в четырнадцатом поколении! Мои великие предки, – он строго взглянул на профессора, не сомневается ли тот в том, что его предки действительно великие, – торговали по всему миру! В самые черные времена мы ухитрялись торговать самыми лучшими товарами! Мой пра-пра-пра… дедушка продал великому русскому царю Владимиру Ясно Солнышко дивную птицу Феникс, которую добыли в садах индийского магараджи. Какая птица! Ай, какая птица была! А Фарух Ибн Заде торговал с атаманом Богданом Хмельницким и его помощником Потоцким, когда шла страшная война. Ай, как торговал!

Алекс из всего этого бреда выкроил лишь только последние две фразы. Насколько он помнил, Хмельницкий и Потоцкий – это два яростных противника, и воевали они на территории Украины где-то в XVII веке. А Владимир Ясно Солнышко точно не был русским царем, а именовался по-хазарски «каганом». Что-то заврался его попутчик.

– Вот и приходится бедному Абдулу Ибн Заде поддерживать доброе имя своих предков, – закатил глаза, приложив маленькие черные ручки-лапки к груди. – Приходится торговать, чем Аллах пошлет. – Араб зыркнул по сторонам и, близко наклонившись к профессору, яростно зашептал. – Может быть, высокомудрого профессора интересуют девочки? Или молоденькие парни с мускулистыми телами? А может быть…